В логове зверя. Часть 1. За фронтом - Станислав Козлов

Будучи хорошим знакомым Ищенко, Гненный запросто заходил к нему на квартиру, но очень скоро они не поладили, разойдясь во взглядах на методы обучения и руководства. Гненный поселился со мной в одной комнате. Сколько задушевных разговоров слышала эта комната, когда мы с ним беседовали, лёжа на койках после отбоя в темноте. У Гненного в Ташкенте остались жена и две маленькие дочери. Темой разговоров и становились наши дети. Подполковник очень любил дочерей. Особенно младшую. На войне «детская» тема – отдушина для воспалённого тревогами, опасностями и кровью разума. В то же время она побуждает воевать ещё ожесточённее – от этого зависит жизнь наших детей – за них и воюем.

Силами Учебного центра построили оборонительную линию Воронежа с юга по реке Воронеж в районе села Малышево. Там же проходили и учения с выходом в поле на несколько дней.

Из Самойловки начали приходить не радостные письма: тяжёлое материальное положение, болезнь Стасика… Несмотря на начавшиеся налёты немецкой авиации на город, я решил хлопотать о получении для жены и сына пропуска на въезд в Воронеж. С этой целью несколько раз ходил в областное управление НКВД, но безуспешно. Помочь семье я смог только двумя продовольственными посылками, с оказией отправленными.

В мае 1942 года удивительный город Воронеж всё ещё жил нормаьной мирной жизнью: торговали магазины, работали фото-ателье, бани ипарикмахерские, шла ожвлённая торговля на рынке. По улицам и скверам ходили внешне спокные люди, играли дети. Аномальная, для войны, мирная идиллия. Поддавшись ей, я даже сфотографировался у фотографа, имевшего классическую профессиональную внешность и повадки. Только про «птичку» из объектива он забыл сказать. Эта фотография осталась единственным моим изображением военных лет…

Случай в трамвае. Стою на задней площадке. Рядом два офицера и пожилой подвыпивший мужчина, прислонившийся к стенке для устойчивости. Офицеры разговаривали о каких-то своих армейских делах. Подвыпивший, разговор, видомо, слышал и вдруг сказал, обращаясь к ним: «А я в Первую мировую войну тоже командиром был!» «И чем же ты командовал?» – сверху вниз глядя спросил двухметровый лейтенант. «Я был командиром отделения», – гордо отвтил ветеран первой мировой, подняв воинственно голову так, словно и в настоящий момент стоял перед строем своего доблестного подразделения. Офицеры иронически улыбнулись: не велика, мол, шишка. А мне подумалось: вот чего не хватает сегодня у еас в Красной Армии. Этот ветеран до сих пор гордится тем, что командовал отделением, а нынешние командиры отделений часто сами не чувствуют себя командирами, да и старшие начальники ещё недооценивают руководителей отделений, не воспитывают в своих подчинённых сознание огромной ответственности роли младших командиров. В последующие годы войны с такой позицией пришлось немало побороться. Если, как говорят, семья – ячейка общества, то и отделение в армии – тоже его ячейка. Из них и состоит всё тело армии: как они функционируют – так и армия воюет.

Курся продолжают обживать свои казармы. Вспомнив, как каждую весну сажал цветы возле школы и в палисаднике около своей квартиры в мирное время, я предложил сделать клумбы вокруг нашего корпуса и рассадить в них цветы. Война – войной, но и человеку – человеческое. Нечельство скептически улыбнулось, но предложение всё же приняло. Цветы посадили, но полюбоваться их цветением не пришлось. Бомбёжки продолжались и в апреле, становясь в сё интенсивнее и яростнее. В первую же ночь нашего прибытия в Воронеж немцы устроили налёт. Рядом с военным городком резко били по ним зенитки, но от усталости я не слышал во сне никакой канонады.

Во время налётов частенько приходилось спасаться от осколков снарядов наших же зенитных орудий, сыпавшихся с неба стальным дождём. Они оказались чуть ли не опаснее осколков немецких, потому что падали гораздо обильнее и даже тогда, когда собственно бомбёжки ещё и не было, а велся обстрел налетевших самолётов. Да ведь и обидно: снаряды – свои, осколки от них тоже свои. Только «свой» осколок получать никому не хотелось, впрочем, как и немецкий. Спасались очень просто – вставали под крышу, по возможности железную… Других укрытий не имелось – бомбёжки заранее не предусматривались. Стоишь и ждёшь, когда стальной дождик прекратится… В мае уже пришлось выкапывать «щели» – узкие окопы. В них приходилось иногда и ночевать – для экономии сил и времени, чтобы не бегать взад – вперёд при тревогах и отбоях.

Налёты участились. В конце мая редкая ночь обходилась без воздушной тревоги и тогда вокруг принимались оглушительно грохотать зенитки, свистели, дипели и стучали по крышам зданий осколки, в городе рвались фугасные бомбы…

Ночь медленно уходила. Когда начинало светлеть, то на фоне зари высоко в небе вырисовывались аэростаты заграждения. Светлело всё более. Аэростаты медленно опускались. Становились видны корпуса казарм и голые, посохшие верхушки белых акаций, повреждённых сильными морозами зимы 1940 года. Сирены дают отбой… Почему, кстати, сирены: от тех, которые Одиссея едва не соблазнили?..

Отправляемся на свои места в казармы, чтобы попробовать хоть немного уснуть до подъёма. В последние дни мая и в первые числа июня немцы принялись навещать город и днём, забрасывая его своим смертоносным грузом. Бомбардировки проходили однообразно. В какой-то степени к ним не то чтобы привыкли, к угрозе смерти привыкнуть нельзя, а считали за ничем не примечательную обыденность. Но один из налётов запомнился. Мы, как всегда, забились в свои щели. Над ними небо, всё покрытое высокими кучевыми облаками с редкими голубыми разрывами. В облаках слышатся гул многочисленных авиамоторов. Я поднял голову и увидел прямо над собой на фоне неба звено серебристых «Юнкерсов». Взывли падающие бомбы и взрывы, методически следуя один за другим, приближаясь к нашему городку с юго=западной стороны. Стало не посебе… Ещё немного и… Не дойдя до нас, грохот взрывов неожиданно прекратился… Что за каверза… Через нкоторое время со стороны города раздался нарастающий свистящий дробный звук, как будто бил крупнокалиберный пулемёт. Мы втиснулись поглубже в щели. В двух метрах от меня в деревянную лавочку, стоявшую под деревьями, что-то ударило, вспыхнуло ослепительное белое пламя. Языки такого же огня сверкнули на крыше одноэтажной столовой. Тот час же молодые офицеры, слушатели курсов, начали забрасывать землёй источник огня – зажигательные бомбы, «зажигалки». Один офицер по водосточной трубе забрался на крышу столовой, столкнул полыхающую бомбу на землю. Вскоре все очаги огня были потушены.

То, что мы приняли за звуки выстрелов крупнокалиберного пулемёта, оказалось треском разрывов зажигательных бомб, сыпавшихся из кассет бомбардировщиков.

В тот же день город получил и несколько фугасных бомб. Все они причинили много несчастий. Одна упала в городской сад, где школьники отмечали окончание учебного года. Многие из них погибли на месте, многие ранены. Погибли люди и в других районах города. Обрушились дома…

Однажды вечером нашему батальону объявили тревогу, отправили в город. Я уходил из казармы с последними офицерами уже в полной темноте. Сели в кузов грузовика, поехали и вскоре оказались возле какого-то большого тёмного особняка вблизи вокзала в центре города. Батальон поступил в распоряжение коменданта Воронежа. Приказ: занять посты на улицах и площадях. В одной из комнат особняка оказался наш подполковник Гненный, с комиссаром Ивановым. От них я узнал: есть указание командования «на всякий случай» следовать с батальоном в Самойловку… Я было обрадовался, но уже ночью комбат получил другой приказ: погрузиться в бронепоезд и отправиться на юг от Воронежа для занятия линии обороны по левому берегу Дона в районе села Троицкого, левый фланг – Новопавловка, и держать связь с бронепоездом.

На рассвете батальон разместился в бронепоезде, а когда стало уже совсем светло начался налёт. Под аккомпонимент зениток и отъехали. Двинулись куда приказано – на юг. Таким образом наш батальон выделили в самостоятельную боевую единицу. От станции, где высадились, до Троицкого предстояло пройти километров пятнадцать. К вечеру путь преодолели, вступили в пункт назначения.

Троицкое оказалось большим селом. Его население ещё оставалось на месте, но на улице уже ощущалось беспокойство. В поле никто не работал. Жители группами собрались возле домов. Если пришла армия – значит, что-то здесь ожидается зловещее.

В тот же день комбат направил заставы к переправам через Дон, в само село Троицкое, южнее его – в Новопавловку и севернее села. Всего по фронту батальон занял около двадцати пяти километров.

Ночь прошла спокойно, а с утра через расположение батальона в одиночку и группами потянулись пешие, конные, а кто и на повозках, люди наших отступающих частей. Отходили южнее Троицкого через переправу у Новопавловки. Отступающие говорили, что немцы заняли уже Старый и Новый Оскол. Вскоре и здесь появилась вездесущая немецкая авиация. Принялась усиленно бомбить переправы и дороги, по которым отходили на восток наши войска. На дальних от нас дорогах постоянно видны были чёрные разрывы фугасных бомб. Особенно сильно бомбили переправу у Новопавловки. Гненный решил сам побывать там и посмотреть, как себя чувствуют наши курсанты. С собой взял комиссара, а мне приказал остаться в штабе батальона (При выполнении боевого задания я выполнял обязанности старшего адъютанта комбата – его заместителя).